Спираль - Страница 64

АКМ замолчал ровно в тот момент, когда Юра отодвинул еловую лапу и увидел совершенно рядом стоящую телегу, свисающую с телеги ногу в кирзовом обрезанном сапоге и валяющийся у колеса пулемёт. А если перевести взгляд, то из-под брюха ближней лошади видно было некрашеное крыльцо с навесом и полуоткрытую дверь. За дверью же было темно и пока не происходило ни малейшего шевеления.

Потом из леса вышли сначала трое, а следом ещё один — все почему-то в шапочках-масках и в коротких тёмных куртках то ли из дешёвой плохо гнущейся кожи, то ли из кожзаменителя. Юра никак не мог разглядеть, чем они были вооружены (привычка держать оружие ниже пояса — дурная привычка во всех смыслах) — но, в общем, чем-то достаточно компактным и, судя по звукам только что закончившейся перестрелки, малошумным.

Двое остались снаружи, двое тут же сунулись в сарайчик.

— Э, Грач, — сказал один из оставшихся, — а Мозырь где?

— Опять срёт, наверное, — сказал второй. — У него после Горловки кишки нежные стали.

— Это когда его шахтёры на колбасу хотели пустить?

— Ну. Он же тогда с месяц дристал не переставая, что-то объяснить хотел.

Двое вышли из сарайчика.

— Всё путём, — сказал один, который был повыше. — Лошары все целы, одного ободрало малость, засохнет. Лаванда у здорового махновца была — упакована. Хавчик надо поискать, должен быть. Мозырь опять в засаде?

— Ну.

— Грач, давай жалом тут поводи, может, нашмонаешь чего. Седой, а ты лошар на этап собери. Только хомуты проверь, а то будет, как прошлый раз… Мозырь! Вылезай, дело до тебя есть!

— Шершень, Седой… тут это. Прижмурился Мозырь.

— Вывернуло его через сраку, что ли?

— Да нет. Маслин переел.

— Вот же ж волоёб. Как он подставиться сумел? Да и кому?

— Не понимаю… Вроде из «макара» ему засадили, как раз из-за угла.

— Выходит, тут кто-то ещё кантовался. Бля, мой косяк, пацаны. Не увидел. Мой косяк…

— Да не парься, Седой. Может, Мозырь сам под наши стволы сунулся… хотя…

— В любом случае — даже если и был тут «махновец», теперь он уже далеко. Ну, макнулись мы в маргарин… да.

— Забирать придётся Мозыря.

— Так мы разве против? Может, лошадку приспособим?

Высокий — кажется, это его звали Шершнем, и он был здесь главным — и неплохим главным, отметил Юра, — подумал.

— А давай лошадку, — сказал он.

— А лошар можно пустить за ней на верёвке, — предложил Грач.

— Не надувай, — сказал Шершень. — Это в кино красиво бывает. А где мы пойдём…

Элю вывели — живую и здоровую. Стянули пластиковыми хомутками рука к руке с каким-то мужиком в драповом пальто и шляпе — типичным бухгалтером из старых советских комедий. Один из пленников был ранен в бок, его тут же на скорую руку перевязали, обильно полили повязку самогоном, приковывать ни к кому не стали. Убитого перекинули через спину лошадки — вместе с двумя увесистыми мешками какого-то добра (Юра подозревал, что еды). И двинулись куда-то в лес, по незаметной отсюда тропке.

Юра включил пеленгатор. Он пискнул. И как бы в ответ шевельнулся тот парнишка-«махновец» (почему «махновцы»? а, не важно) в коричневой кофте, что упал под телегу…

Юра подошёл вплотную, ногой отпихнул подальше двустволку, присмотрелся. Вся спина кофты пропитана кровью, две дырки на уровне лопаток, а куда они ведут… Потом он присел и осторожно перевернул паренька на спину.

Тельце мотнулось мягко, как неживое. Но глаза открылись.

— О-о… Ты?

Юру мягко пробило насквозь — снизу и в сердце. Теперь он понял, почему парнишка показался ему знакомым.

Это была «ночная мотоциклистка» — Тайва.

С кровавой пеной на лице.

Не спасти.

Всё равно он подсунул ей руку под затылок, чуть приподнял голову.

— Ты жива. Я сейчас тебя перевяжу. Потом что-нибудь придумаем.

— Не… — И она почти улыбнулась. — …ший …дец.

Юра наклонил ей голову набок, она сплюнула большой сгусток крови.

— Край. Тела не чу… не чу… нету тела, колода… И не больно совсем.

Снова запузырилась пена.

И лёгкое пробито, подумал Юра. Ну, что ж ты…

— А ты молодец, — сказала Тайва почти чисто. — Упёртый. Люблю.

— Ты держись… — И Юра мысленно зашарил по карманам — но вторая пайка дум-мумиё была у Эли; догнать, перебить бандюганов? Не успеешь, сказал он сам себе, даже если бы и в кармане была пайка — всё равно поздно. — У тебя никакой чудо-заначки нет?

Она его поняла, отрицательно качнула головой.

— Всё, крантик… Слушай…

— Юра.

— Да. Юра. Забыла, представ… ляешь? — забыла…

— Говори.

— Деревня Бархотка. Найди Николая Ильича, учитель, его каждая собака… скажи, что я… всё. Что не больно было. Не мучилась. Скажешь?

— Скажу.

— В карманах… там… книжка, часики… ага?

— Ага. А где это — Бархотка?

— А вот… мы приехали… Недалеко. Часа два.

Тайва вдруг судорожно вздохнула, закашлялась, глаза её закатились — и Юра подумал, что она умерла. Но нет:

— Юра…

— Что?

— Ты главное… сам туда не лезь. Понял?

— Куда?

— В чащу. До крапивы, понял? До крапивы. Скажи, что понял.

— Понял. До крапивы.

— Вот. Не дальше. Что хочешь…

И вот тут Тайва умерла по-настоящему. Юра ещё с минуту поддерживал её голову на ладони, потом осторожно опустил.

На его руках за последние годы умер не один человек и даже не десять, но он всё равно не мог к этому привыкнуть.

29

Деревня Бархотка не походила ни на белорусские, ни на украинские, ни на российские и вообще ни на какие виденные Юрой деревни. Возможно, неуверенно подумал он, на крымские приморские… только без моря. Вместо моря было серое полуболото-полуозеро с множеством больших и маленьких островков — и уходящей куда-то в туманный горизонт железнодорожной насыпью.